Микаэль Мадсен: «Для меня стало сюрпризом, что страх простирается так далеко» - 14 Апреля 2016 - Блог НАТАЛИИ

Сегодня, 13 апреля, телеканал 24_DOC проводит в семи городах кинотеатральные показы «Пришествия» — романтического и фантастического дока, в котором Микаэль Мадсен сажает перед камерой самых разных экспертов и просит их представить, будто они говорят с прилетевшими на Землю инопланетянами. COLTA.RU поговорила с режиссером о том, что на самом деле скрывается за такой саморепрезентацией человечества.
_________________
— Документальный sci-fi в формате интервью — как вам вообще такое пришло в голову?

— Мне кажется, лучшее, что может случиться с человечеством, — это контакт с другой формой высокоразвитой сознательной жизни. Это могло бы помочь людям усомниться в том, как они себя видят. А это было бы полезно.
Ну а что касается формы интервью... Я ведь с самого начала делал фильм, а не радиопередачу и не эссе, например. Так что было очевидно — мне очевидно, по крайней мере, — что если надо рассказать историю о вторжении неизвестного, это неизвестное ни в коем случае нельзя показывать в кадре. Зрители должны сами вообразить, как выглядят инопланетяне, с которыми весь фильм общаются разные люди.

— Но вы не показываете пришельцев не только поэтому — а и потому, что это кино на самом деле совсем не про инопланетян.

— Конечно! Это фильм про человеческую природу. Про пределы и ограничения научного мышления, например. Мне интересно то, как мы интерпретируем реальность, интересно изучать, что именно мы делаем, чтобы ее себе объяснить и хоть как-то уложить в голове. Мы живем в эпоху научпопа и вообще в эпоху быстрого развития науки, а это очень специфический способ воспринимать реальность. Почти все как будто уже можно назвать и измерить. И наука обещает, что, рано или поздно измерив и назвав все, она даст нам ответы на действительно важные вопросы.

— И вы как бы ссылаетесь на традицию гуманизма, стилизуя многие кадры под застывшие ренессансные полотна?

— Не только в этом дело. Музеи и галереи очень меня интересуют — опять же потому, что они являются отдельной и очень характерной формой выражения того, как человечество себя понимает. Особенно мне интересен момент появления перспективы в живописи — важный этап в процессе упорядочивания человеком реальности на холсте. Структурировать реальность значит подчинить ее себе, получить больше шансов ее контролировать.

— При этом, показывая музей, вы показываете ребенка, плачущего в углу невероятно красивого зала. А когда вам предлагают выбрать музей для сериала «Храмы человеческой культуры», вы останавливаете свой выбор на тюрьме.

— Ну да. У меня вообще есть теория, что люди по отношению ко всему, что их окружает, занимают позицию музейных хранителей. Мы гораздо больше озабочены тем, чтобы все задокументировать и увековечить, чем, например, задачей бросить окружающему миру какой-то серьезный вызов, понять его. В этом смысле визит инопланетян был бы потрясающим событием. Если сюда прилетит что-то чужеродное, не учтенное нами, то оно, мне кажется, как раз ударит в слепую зону западной культуры и вообще понимания мира. Хотя бы потому, что это будет нечто, которое никто не знает, как контролировать. А невозможность контроля для сегодняшнего человека — это катастрофа.

— Думаете, в какую-то другую эпоху человечество справилось бы с подобной ситуацией лучше?

— Смотря что считать лучшим. Возможно, в прошлом мы были больше готовы к тому, чтобы открыться неизвестному. Больше готовы поступиться собственными знаниями и убеждениями ради встречи с чем-то неизвестным. Чему-то научиться, не упустить эту драгоценную возможность. И, конечно, я так организовал материал фильма, чтобы зритель мог задуматься над этим, посмотрев на человечество с позиции чужака.

— Эта остраняющая позиция очень часто создает комический эффект. Например, когда мы видим юриста, который рассказывает, что всю жизнь думал о правовом аспекте инопланетного вторжения. Или нелепый эпизод, когда инопланетян пытаются шантажировать.

— Я хотел, чтобы было еще смешнее! В документальный фильм ведь вообще очень трудно добавить юмор. Но в этом сюжете уже заложен элемент, скажем так, человеческой комедии. В том смысле, что мы комичны в своем стремлении делать все одновременно: и лицо держать, и выгоду какую-то от ситуации получить, и отнестись с сочувствием к происходящему. Знаете, как на свидании. Когда ты кого-то пытаешься впечатлить впервые, ты тоже стараешься произвести одновременно все лучшие впечатления сразу. Это такая ролевая игра. В моем фильме герои сидят за столом напротив камеры — немного как будто на первом свидании. Это кино про первое свидание человечества и инопланетной расы.
Если бы кто-то сюда прилетел и начал нас изучать, он встретился бы именно с этим фасадом. И наверняка попытался бы за ним разглядеть: а что в нас еще есть такое, что мы сами не показываем, что из-за этого фасада проступает? Что для нас значат эмоции, что для нас значит память? Я думаю, именно эти вещи могли бы рассказать о людях что-то по-настоящему. Если бы, конечно, — как мы допускаем в фильме — прилетевшие сюда создания понимали по-английски и вообще обладали сознанием, способным понять нас так, как мы это можем себе помыслить. Я делаю все эти допущения, чтобы построить фильм как портрет западной цивилизации. Но есть и другой сценарий. Если бы первый контакт произошел, например, не с официальными лицами, а с ребенком — это была бы совершенно другая история.

— Но вы не вставили такой эпизод в фильм.

— Это было бы слишком спекулятивно.

— Вы давали какой-то сценарий своим спикерам?

— Все эксперты в кадре получали подробное описание ситуации: это не фильм об НЛО, НЛО меня не интересует. Я не верю в НЛО.

— То есть вы не верите на самом деле в существование других форм разумной жизни во Вселенной?

— Слушайте, с учетом размеров Вселенной просто невероятно, чтобы в ней не было другой разумной жизни. Но если бы мы столкнулись с ней, мы не смогли бы ее понять. Именно это мне интересно — то, что существует масса исследований на эту тему и никто не знает, даже не может предположить, будут ли они иметь хоть какой-то вес и смысл, если этот контакт действительно когда-нибудь произойдет.
Когда я подбирал экспертов для фильма, я, конечно, подробно ознакомился с их работами, но во время съемок понял, что любой разговор на эту тему — чистая спекуляция. В то же время поиск разумной жизни в космосе — единственная настоящая причина, по которой нам всем так хочется туда летать. И я попросил экспертов записать для меня, как бы они подошли к такой встрече. Какую одежду надели бы, о чем бы стали говорить. Максимально конкретно представить себе ситуацию. А потом войти в комнату и разыграть этот сценарий, разговаривая с камерой. Интересно, что некоторые просили меня сесть за камеру, чтобы говорить с человеком, а не с устройством. Они объясняли: «Микаэль, это слишком откровенная вещь, я не могу говорить ее просто в камеру, мне нужен собеседник».

— Вы предлагали им представить, как выглядит пришелец?

— Я старался сам говорить как можно меньше. Я говорил: «Что-то прибыло».

— Другой.

— Да, Другой.

— Вы как будто проводите коллективный сеанс психотерапии с современным западным обществом. Моделируете ситуацию, в которой люди пытаются проиграть сценарий своей мечты, раскрывая собственное устройство.

— Вы знаете, да. У меня ведь в работе сейчас еще один проект, где я интервьюирую людей под гипнозом. Мне интересно найти другие подходы к интервью. Не просто усадить человека и посмотреть, как он себя подает, а пробраться каким-то непривычным способом сразу за тот порог, после которого он перестает говорить все, что говорит обычно. Добиться от героя новых формулировок, заставить его зайти в ту часть своего сознания, где он, может быть, и сам еще не был. Это то, что мне в идеале хотелось проделать с нашей цивилизацией, послав ее в «Пришествии» на это импровизированное свидание с инопланетной жизнью.

— Вы остались довольны результатом? Многие интервью — как раз те, над которыми хочется смеяться, — демонстрируют ограниченность, которая вас, кажется, и интересовала.

— Я не хотел ни над кем насмехаться. Разумеется, многие предположения или отношение людей к такому разговору могут в итоге рассмешить, но в этом ничего дурного нет. Здесь нет правильных ответов, тут никто из нас ни в чем не уверен — ни ученые, ни главы государств, ни я, ни вы. Моей задачей было сделать интервью, в которых люди бы раскрылись. Я ведь не хочу их судить. Я фиксирую коллективный воображаемый портрет. Я многих просил описать, как они себе представляют пришельца, который перед ними сидит, но не для того, чтобы включить это в фильм, а для того, чтобы самому лучше понять, о чем с ними разговаривать. Это документальный фильм в том смысле, что все они — реальные люди. Просто они дают интервью, построенное на одном фантастическом допущении. Англичане, например, рассказывают, как боятся беспорядков и погромов в супермаркетах. Потому что они и так каждый день боятся, что что-то такое может случиться. Для меня стало сюрпризом, что этот их страх простирается так далеко.

— Да, страх — тоже важный предмет изучения в вашем фильме. Не только как часть психологического портрета. Кажется, что это еще и разговор про отношения людей с концепцией Бога.

— На прошлой неделе я был на собственной ретроспективе и там впервые увидел свои фильмы вместе с публикой, то есть со стороны. Я атеист, но именно в этот момент — совсем недавно, получается, — понял, что тема метафизического авторитета действительно меня как-то сильно интересует и все, что я делаю, так или иначе к ней можно свести. Так что да. Кажется, есть у меня такой интерес.
И он для меня сильно связан с музеем — мы говорили с вами об этом в начале. Чувство благоговения, свойственное религии, мне проще всего объяснить как раз через отношения с картинами на стенах музея. Я могу долго ходить по залам живописи, причем именно тех веков, когда живопись была пронизана религиозным мироощущением. Я могу прийти туда с кем-то и даже объяснить про каждую картину отдельно, что именно в ней задевает меня и какие чувства я испытываю. Но я понимаю, что мне никогда не удастся объяснить эти чувства целиком вербально, что я потеряю что-то невыразимое, пока буду их объяснять таким способом. Возможно, какие-то вещи в жизни совсем не надо объяснять, называть и пытаться вычислить. Но вот они-то меня и интересуют! Их-то я и пытаюсь разглядеть за всем, что мои герои говорят вслух.

— Красивая получается конструкция: использовать невидимого инопланетянина, чтобы узнать, о чем умалчивают люди.

— Ну да, вот таким способом я решил попробовать найти смысл. Но никто ведь не знает, как его искать, правда же?